антисемитизма, Теодор был поражен могуществом Виктора и Кадури в Шанхае. Он вдохновился мечтой всей своей жизни и начал учиться на раввина.
* * *
В феврале 1937 года, когда беженцы только начали прибывать, Гораций Кадури решил основать общественную группу для еврейских детей-беженцев, предлагая им еду, лекарства, спортивные и развлекательные мероприятия. Существующие в Шанхае школы с английским языком обучения не могли принять детей, и многие из них были брошены на произвол судьбы. «С момента прибытия в Шанхай им было отказано во всех прелестях жизни», — сообщала англоязычная газета в Шанхае. «Многие дети жили в переулках… а некоторые из них ютились по сорок человек в комнате. Их родители, будучи полностью заняты поисками работы, не имели достаточно времени, чтобы позаботиться о них должным образом, и поэтому они были оставлены бродить по улицам без присмотра».
К тому времени Горацию было уже за тридцать, и он вырос в тени его старшего брата. Лоуренс руководил растущими инвестициями семьи в Гонконге, оставив Горация следить за управлением Мраморным холлом и помогать отцу в бизнесе. Пока японцы приближались к Шанхаю, а беженцы высыпали с круизных лайнеров, причаливающих к Бунду, Лоуренс пережидал кризис в безопасном и спокойном Гонконге, расположенном в 700 милях к югу. Элли поручила Горацию управление некоторыми семейными инвестициями, такими как Shanghai Gas Co, но Лоуренс регулярно укорял младшего брата за отсутствие деловых навыков. «Сотрудники в восторге от моего назначения» на пост председателя Шанхайской газовой компании, — писал Гораций брату. На что Лоуренс ответил на полях записки: «Хорошо, надеюсь, тебе понравится твоя новая работа. Ты должен узнать что-нибудь о газе».
По мере углубления кризиса Гораций был оставлен наедине с отцом и все более угрожающими японцами. Если Хорас и злился, то никогда этого не показывал. Кризис с беженцами стал для него возможностью заявить о себе отдельно от отца и брата, показать, что он сам по себе. Долгие годы Гораций принимал подобные комментарии молча, всегда вежливо отвечая брату и желая ему здоровья, подчиняясь воле отца и брата. Теперь же он обрел голос и отвечал брату с вновь обретенной напористостью.
Бедственное положение беженцев так оживило Горация, как никогда не оживлял бизнес. «На всех нас обрушилась ужасная катастрофа», — писал он другу в Лондон. «Я жил среди этих бедных беженцев в Шанхае, слышал и видел своими глазами, через что они прошли и проходят». Обеспокоенный тем, что маленьким детям-беженцам, прибывшим со своими семьями, негде было заниматься, Гораций основал Шанхайскую еврейскую молодежную ассоциацию, которая спонсировала отдых и спорт, а также профессиональные курсы по инженерному делу, бухгалтерии, стенографии и бухгалтерскому учету для молодых людей. Группа устроила на работу 300 молодых людей. Она предоставляла медицинские осмотры и обследования, игрушки и книги, хоккейную лигу, а также клубы девочек-скаутов и бойскаутов. Когда наступило лето, Гораций профинансировал восемнадцатидневный летний лагерь недалеко от Шанхая с плаванием, теннисом и бадминтоном, ночными кострами, а также специальным ужином и вечеринкой в Мраморном зале. «Это были прекрасные каникулы для детей, большинство из которых никогда не были вдали от жаркого, душного города», — писал один из учителей. Гораций каждый день приезжал со своим секретарем, осматривал игровую площадку, столовую и кухню, встречался с врачами и учителями. «Средний вес, набранный за 18 дней в первом летнем лагере, составил 3,3 фунта на ребенка», — отмечал он.
В ноябре 1939 года Хорас арендовал и отремонтировал здание в Хонгкью нанял учителей из общины беженцев и англоязычного сообщества Шанхая для работы в школе, которая стала называться «Кадори». В ней были классные комнаты, библиотека, музыкальные классы и спортивный зал. Он попросил Лоуренса прислать ему гитару, которая принадлежала их матери, чтобы учителя могли использовать ее на уроках музыки. Он настоял на том, чтобы все занятия проводились на английском языке по британской программе, поскольку английский был доминирующим языком в Шанхае в деловой и муниципальной жизни и был более полезен для учеников, чем их родной немецкий. На борту корабля, возвращаясь в Шанхай из Европы, Гораций встретил еврейскую беженку Люси Хартвич, которая работала директором школы в Берлине. Он сразу же нанял ее на должность директора школы. К 1940 году в школе «Кадори» обучалось 700 учеников, а еще несколько сотен студентов проходили профессиональную подготовку по вечерам.
Эрих Райзман поступил в школу и уже через шесть месяцев свободно говорил по-английски. Гораций тщательно следил за учениками. Если ребенок заболевал и его приходилось госпитализировать — что случалось нередко, учитывая плохие санитарные условия и ограниченное количество медикаментов в Шанхае, — Гораций присылал семье корзину с фруктами и цветами. Он подписывал табели успеваемости, отправляемые домой. Репортер шанхайской англоязычной газеты посетил школу и назвал ее «образцовым учреждением». Трудно было поверить, писала газета, что такое место существует «исключительно для детей беженцев».
«Многие беженцы буквально плакали, когда видели, что мы делаем для их детей», — писал Гораций своему брату.
В письме Горацию из Гонконга Лоуренс жаловался на то, что Гораций проводит время в школе, вместо того чтобы управлять газовой компанией Кадори. «Я чувствую, что это сполна окупит нас, если ты сможешь уделять свое личное внимание семейному бизнесу», — ругал он брата. Гораций отмахнулся от раздражения брата, а на пространную записку Лоуренса по деловым вопросам ответил, что «был так занят, общаясь с беженцами, пытавшимися объяснить местную ситуацию… что не было времени писать». Его шанхайский офис превратился в «неофициальный центр для беженцев», но «это прекрасная жизнь, во всяком случае, мы слишком заняты, чтобы беспокоиться», — сказал Хорас.
* * *
В своих встречах с Инудзукой и японцами Виктор продолжал играть на время. «Теперь ко мне паломничают все из Токио», — писал он другу. «Вчера бывший министр финансов и член палаты пэров, сегодня — два депутата. Кажется, что в этих кварталах у него есть влияние, что только на пользу. Но, конечно, всегда есть опасность, что армия совершит здесь какую-нибудь глупость, если она будет чертовски настроена». Япония официально не присоединилась к Германии в качестве союзника Оси, и Виктор пытался убедить капитана Инузуку и других японских чиновников, с которыми он встречался, что это было бы ошибкой. «Линия, которой я придерживаюсь», — писал он, доверительно сообщил другу, что «1) самое худшее, что может случиться с Японией, — это союз между Германией и Россией; 2) второе худшее — это присоединение Японии к Оси и вступление Великобритании в союз с Россией на Дальнем Востоке против Японии».
Инудзука все больше настораживался. Он просил Виктора вмешаться в дела Франклина Рузвельта и направить американские газеты, которые, по его
